| Справка |
| Календарь |
| Поиск |
| Сообщения за день |
02.08.2018, 01:12
|
#34 |
|
Хаза Аза
|
Лаьмнаш, со ишта кхета эц отрывоках:
Зло, темная сторона а добро светлая. Чтобы уничтожить зло,нужно избавиться от всего живого,что может привести к этому. Но смысл тогда доброты,если нет зла,где проявлять то ее? Например: если в мире не будет больных есть ли смысл производить лекарства, кому они нужны,кто их будет покупать,соответственно и производить нет смысла. Мне нравятся произведения Булгакова и почти все,очень давно прочитала. Но он был наркоманом, вот откуда вся его фантазия,поэтому не думаю,что его теория про зло и про добро нам должна служить основой. |
|
|
|
02.08.2018, 01:36
|
#35 | |
|
Забанен
|
Цитата:
https://scisne.net/t-2614 |
|
|
|
|
|
02.08.2018, 05:13
|
#36 | |
|
мираж
|
Цитата:
До сотворения Евы об Адаме нельзя было бы сказать, что он худой или толстый, высокий или низкий, умный или глупый. Он конечно мог бы быть высоким и умным, но он этого не знал бы, если бы рядом не было кого-то, кто был бы ниже него и глупее. Зачем девушкам нужны некрасивые подруги?  Я не поэт и все эти сложности плохо понимаю, но мне так кажется 
|
|
|
|
|
|
02.08.2018, 05:32
|
#38 |
|
мираж
|
– А вот вы скажите, Василий Иванович, только как на духу. Вы красный или белый?
– Я? – спросил Чапаев, переводя на меня взгляд. – Сказать? Он взял со стола две луковицы и принялся молча чистить их. Одну он ободрал до белизны, а со второй снял только верхний слой шелухи, обнажив красно-фиолетовую кожицу. – Гляди, Петька, – сказал он, кладя их на стол перед собой. – Вот перед тобой две луковицы. Одна белая, а другая красная. – Ну, – сказал я. – Посмотри на белую. – Посмотрел. – А теперь на красную. – И чего? – А теперь на обе. – Смотрю, – сказал я. – Так какой ты сам – красный или белый? – Я? То есть как? – Когда ты на красную луковицу смотришь, ты красным становишься? – Нет. – А когда на белую, становишься белым? – Нет, – сказал я, – не становлюсь. – Идем дальше, – сказал Чапаев. – Бывают карты местности. А этот стол – упрощенная карта сознания. Вот красные. А вот белые. Но разве оттого, что мы сознаем красных и белых, мы приобретаем цвета? И что это в нас, что может приобрести их? – Во вы загнули, Василий Иванович. Значит, ни красные, ни белые. А кто тогда мы? – Ты, Петька, прежде чем о сложных вещах говорить, разберись с простыми. Ведь «мы» – это сложнее, чем «я», правда? – Правда, – сказал я. – Что ты называешь «я»? – Видимо, себя. – Ты можешь мне сказать, кто ты? – Петр Пустота. – Это твое имя. А кто тот, кто это имя носит? – Ну, – сказал я, – можно сказать, что я – это психическая личность. Совокупность привычек, опыта... Ну знаний там, вкусов. – Чьи же это привычки, Петька? – проникновенно спросил Чапаев. – Мои, – пожал я плечами. – Так ты ж только что сказал, Петька, что ты и есть совокупность привычек. Раз эти привычки твои, то выходит, что это привычки совокупности привычек? – Звучит забавно, – сказал я, – но в сущности, так и есть. – А какие привычки бывают у привычек? Я почувствовал раздражение. – Весь этот разговор довольно примитивен. Мы ведь начали с того, кто я по своей природе. Если угодно, я полагаю себя... Ну скажем, монадой. В терминах Лейбница. – А кто тогда тот, кто полагает себя этой мандой? – Монада и полагает, – ответил я, твердо решив держать себя в руках. – Хорошо, – сказал Чапаев, хитро прищуриваясь, – насчет «кто» мы потом поговорим. А сейчас, друг милый, давай с «где» разберемся. Скажи-ка мне, где эта манда живет? – В моем сознании. – А сознание твое где? – Вот здесь, – сказал я, постучав себя по голове. – А голова твоя где? – На плечах. – А плечи где? – В комнате. – А где комната? – В доме. – А дом? – В России. – А Россия где? – В беде, Василий Иванович. – Ты это брось, – прикрикнул он строго. – Шутить будешь, когда командир прикажет. Говори. – Ну как где. На Земле. Мы чокнулись и выпили. – А Земля где? – Во Вселенной. – А Вселенная где? Я секунду подумал. – Сама в себе. – А где эта сама в себе? – В моем сознании. – Так что же, Петька, выходит, твое сознание – в твоем сознании? – Выходит так. – Так, – сказал Чапаев и расправил усы. – А теперь слушай меня внимательно. В каком оно находится месте? – Не понимаю, Василий Иванович. Понятие места – и есть одна из категорий сознания, так что... – Где это место? В каком месте находится понятие места? – Ну, скажем, это вовсе не место. Можно сказать, что это ре... Я осекся. Да, подумал я, вот куда он клонит. Если я воспользуюсь словом «реальность», он снова сведет все к моим мыслям. А потом спросит, где они находятся. Я скажу, что у меня в голове, и... Гамбит. Можно, конечно, пуститься в цитаты, но ведь любая из систем, на которые я могу сослаться, подумал вдруг я с удивлением, или обходит эту смысловую брешь стороной, или затыкает ее парой сомнительных латинизмов. Да, Чапаев совсем не прост. Конечно, есть беспроигрышный путь завершить любой спор, классифицировав собеседника, – ничего не стоит заявить, что все, к чему он клонит, прекрасно известно, называется так-то и так-то, а человеческая мысль уже давно ушла вперед. Но мне стыдно было уподобляться самодовольной курсистке, в промежутке между пистонами немного полиставшей философский учебник. Да и к тому же не я ли сам говорил недавно Бердяеву, заведшему пьяный разговор о греческих корнях русского коммунизма, что философию правильнее было бы называть софоложеством? Чапаев хмыкнул. – А куда это вперед может уйти человеческая мысль? – спросил он. – А? – растерянно сказал я. – Вперед чего? Где это «впереди»? Я решил, что по рассеянности заговорил вслух. – Давайте, Василий Иванович, по трезвянке поговорим. Я же не философ. Лучше выпьем. – Был бы ты философ, – сказал Чапаев, – я б тебя выше, чем навоз в конюшне чистить, не поставил бы. А ты у меня эскадроном командуешь. |
|
|
|
|
02.08.2018, 05:34
|
#39 |
|
мираж
|
Пока я спал, прошел короткий дождь – склон оврага, который поднимался к зданию усадьбы, был сырым и скользким. Как выяснилось, я был совершенно пьян – уже почти добравшись до его конца, я поскользнулся и повалился в мокрую траву. Моя голова запрокинулась, и я увидел над собой небо, полное звезд. Это было до того красиво, что несколько секунд я молча лежал на спине, глядя вверх. Чапаев дал мне руку и помог встать. Когда мы выбрались на ровное место, я снова посмотрел вверх и вдруг подумал, что последний раз видел звездное небо черт знает когда, хотя все время оно было над головой – достаточно было просто поднять ее. Я засмеялся.
– Ты чего? – спросил Чапаев. – Так, – сказал я и показал пальцем вверх. – Красота. Чапаев поглядел вверх и покачнулся. – Красота? – переспросил он задумчиво. – А что такое красота? – Ну как, – сказал я. – Как что. Красота – это совершеннейшая объективация воли на высшей ступени ее познаваемости. Чапаев еще несколько секунд глядел в небо, а потом перевел взгляд на большую лужу прямо у наших ног и выплюнул в нее окурок. Во вселенной, отраженной в ровной поверхности воды, произошла настоящая катастрофа – все созвездия содрогнулись и на миг превратились в размытое мерцание. – Что меня всегда поражало, – сказал он, – так это звездное небо под ногами и Иммануил Кант внутри нас. – Я, Василий Иванович, совершенно не понимаю, как это человеку, который путает Канта с Шопенгауэром, доверили командовать дивизией. Чапаев тяжело посмотрел на меня и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут до нас донесся стук колес по мостовой и лошадиное ржание. |
|
|
|
|
02.08.2018, 05:36
|
#40 |
|
мираж
|
Через некоторое время в комнату постучали.
– Петька! – позвал из-за двери голос Чапаева, – Ты где? – Нигде! – пробормотал я в ответ. – Во! – неожиданно заорал Чапаев. – Молодец! Завтра благодарность объявлю перед строем. Все ведь понимаешь! Так чего весь вечер дурнем прикидывался? – Как вас понимать? – А ты сам подумай. Ты что сейчас перед собой видишь? – Подушку, – сказал я, – но плохо. И не надо мне опять объяснять, что она находится в моем сознании. – Все, что мы видим, находится в нашем сознании, Петька. Поэтому сказать, что наше сознание находится где-то, нельзя. Мы находимся нигде просто потому, что нет такого места, про которое можно было бы сказать, что мы в нем находимся. Вот поэтому мы нигде. Вспомнил? – Чапаев, – сказал я, – мне лучше одному побыть. – Ну как знаешь. Чтоб завтра был у меня, как огурец. В полдень выступаем. Скрипя половицами, он ушел вдаль по коридору. Некоторое время я думал над его словами – сначала про это «нигде», а после про непонятное выступление, которое он наметил на следующий полдень. Конечно, можно было бы выйти из комнаты и объяснить ему, что выступить я никуда не смогу, поскольку нахожусь «нигде». Но делать этого не хотелось – на меня навалилась страшная сонливость, и все стало казаться неважным и скучным. Я заснул, и мне долго снились тонкие пальцы Анны, ласкающие ребристый ствол пулемета. |
|
|
|
Линейный вид
