Справка |
Календарь |
Поиск |
Сообщения за день |
06.12.2019, 00:07 | #111 |
бакъйолу аккази)
|
О чеченских мастерах -- строителях башен
"Имелись высококвалифицированные специалисты строительного искусства и в Чечне. Особенно большую известность приобрел некогда зодчий по имени Мути из поселка Хачара, которым были воздвигнуты многие жилые и боевые башни в ущельях рек Аргуна (Чечня) и Андаки (горная Грузия). Обычно закончив строительство башни, он приносил мышонка и в присутствии хозяина пускал его со словами: "Если мышонок найдет укрытие для себя, я сбрасываю со стоимости третью часть!" И всякий раз мышонок не находил своего укрытия в башне, и люди приходили в восторг. Но особенно добротные и прочные боевые башни строили чеченские опытные мастера из позднесредневекового горного общества Майста, слава о которых распространилась далеко за пределами края. Ими были сложены многие башни и целые замковые комплексы (с заградительными стенами) в горной Грузии, чеченских поселках Кирда, Шунды, Чамга, Бечик, Нерой, Гаши, Теиши и т.д. Одна часть майстинских ремесленников специализировалась на возведении боевых башен с пирамидальным завершением, а другая (значительно большая) -- плоскокровельных. Здесь же проживали и хорошие мастера по строительству жилых и полубоевых башен (например, зодчие Эта, Гаспар, Чонкар, Азшер, Батаг из поселка Туга), погребальных (из Васеркела и Цекалоя) и культовых построек. Последние в основном происходят из поселка Пого. Признанными специалистами своего ремесла являлись также некоторые потомственные зодчие из обществ Никарой и Кей (тейпы Бавлой и Бетляр, мастер Тератой Тарханов, строивший мощные замки и боевые башни с пирамидальным венчанием), Харачой (например, строитель Бики из поселка Харачой, оригинальные фортификационные замковые комплексы которого всегда отличались прочностью и красотой) и Нашха (например, зодчие из Хайбахоя, искусный каменщик Дисхи). А мастера-строители из общества Хильдехарой (Коха Бахарчиев из поселка Цейлой и другие) специализировались на строительстве "долговечных жилых башенных строений". В 1978 году на фасадной стене полуразрушенной жилой башни в горном чеченском поселке Шикарой нами была зафиксирована арабоязычная надпись, указывающая на местного зодчего. Она гласит: "Это работа Хала"" Д.Ю, Чахкиев, Оружие и вопросы военного искусства позднесредневековых ингушей и чеченцев (XIII -- XVIII вв.). Магас, 2019 г., стр. 178-179). |
06.12.2019, 11:51 | #112 |
пилигрим
|
а мне вот интересно как Коха Бахарчиев
фамилией обзовелся в те древние времена. фамили в горную чечню пришли с приходом русских . мне кажетса Хасан просто своего знакомого решил вписать в историю под шумок ) |
06.12.2019, 15:31 | #113 |
бакъйолу аккази)
|
|
06.12.2019, 18:06 | #114 |
пилигрим
|
|
31.12.2019, 21:28 | #115 |
бакъйолу аккази)
|
Развалины и песня
Я знал, что город сильно разрушен, но картина, которая предстала предо мной, была нереальной, жуткой, повергающей в шок. Будто раздвинулись какие-то невидимые двери, и я вошел в мир апокалипсиса. Горе, боль, ненависть – эти слова передадут лишь негромкое эхо тех чувств, какие я испытал при виде почерневших от копоти руин, окружавших меня со всех сторон. Мне приходилось напрягать память, чтобы узнать ту или иную улицу, знакомую с детства, и не было вокруг ни одного кирпича, ни одного столба, которые не были бы выщерблены пулями или осколками. Апрельское солнце стояло высоко в небе. Я шел, внимательно глядя под ноги и стараясь не наступать на сомнительные предметы, и чувствовал себя каким-то невесомым и крайне беззащитным. Тишину пустых улиц нарушал лишь хруст осколков стекла под моими ногами, да изредка лаяли одичавшие псы, бегающие в заросших бурьяном садах на задворках руин. В воздухе, перебивая аромат цветения, явственно пахло гниющей плотью, и я пытался не думать о том, что таят в своих недрах подвалы разбитых и сожженных домов. В конце концов, я сошел с тротуара на проезжую часть, так как непрерывный хруст стекла под ногами стал меня раздражать. На перекрестке улиц Московской и Ноя Буачидзе я увидел первого за полчаса ходьбы человека. Это была пожилая русская женщина, которая шла мне навстречу, с усилием волоча тачку с уложенными в ней двумя флягами, вероятно, с водой. Она окинула меня пустым взглядом и прошла мимо, а я повернул налево, двигаясь в сторону улицы Интернациональной. От корпуса исторического факультета не осталось даже стен – вероятно, их по кирпичику разобрали предприимчивые люди. Университетский сквер с израненными деревьями одичал, и только памятник Льву Толстому был целехонек: великий писатель сидел на своем постаменте, с угрюмой сосредоточенностью взирая на недобрые дела потомков. Главный корпус университета с закопченными красными стенами и с провалившейся внутрь крышей зиял пустыми, рваными по краям проемами окон. Но как я не пытался, ничего из не столь уж давнего студенческого прошлого не оживало в моей памяти, потому что ее подавлял слишком тяжкий груз настоящего. Чем ближе я подходил к центру города, тем чаще стали попадаться люди. Я старался подмечать все – и почти стопроцентное отсутствие среди прохожих молодежи, и наиболее часто встречаемую кладь на тачках и в руках, и манеру оставшихся в городе жителей одеваться в неброскую, поношенную одежду темных и серых тонов. И еще я обратил внимание на то, что среди прохожих очень редко попадались чеченцы, даже старики или женщины. Детей я вообще не видел ни разу. Я шел в западном направлении, в сторону реки, и время от времени слышал, как по соседнему проспекту Ленина с характерным лязгом и грохотом проносились танки и БМП. Я знал по рассказам очевидцев, что солдатам, сидящим на броне, ничего не стоило прихватить с собой или просто пристрелить без лишней возни не понравившегося им прохожего, и поэтому не испытывал никакого соблазна выходить на центральный городской проспект. Однако это пришлось сделать, чтобы перейти через Сунжу. Эта часть города была не просто разрушена, а разбита, раздавлена, снесена. Были стерты с лица земли целые кварталы многоэтажных домов. Пешеходного Цветочного моста больше не существовало, его обломки валялись в мутной илистой реке. Другой, автомобильный, мост был разрушен только частично и люди осторожно пробирались по его правой стороне. Я присоединился к ним и, перейдя на другую сторону, бросил взгляд на серую громаду Президентского дворца. Сердце мое забилось учащенно, меня охватило непередаваемое ощущение гордости и горечи. Над дворцом свисал в безветрии российский флаг. Я увидел обугленные проемы окон, покрытые черными следами пожарищ стены, разбитые снарядами углы, обвалившуюся облицовку из темно-красных гранитных плит и группу солдат, снимающихся на фоне «чеченского Рейхстага». Ни веселости, ни торжества победителей я на их лицах не заметил. Я пересек проспект Орджоникидзе – две вереницы разбитых до уровня первых этажей дворцов – и двинулся дальше по проспекту Победы, вернее, по тому, что осталось от этой некогда красивейшей улицы Грозного. Я шел в сторону Центрального рынка. Людей стало гораздо больше, и стала даже слышна какая-то музыка. Пройдя еще немного, я узнал доносящуюся до меня песню и остановился. Руки мои дрожали, я отказывался в это верить, но слух не обманывал меня – это была песня нашей войны, песня, которая до конца жизни будет пробуждать в моей памяти эти грозные дни и воскрешать образы моих погибших друзей. «Свобода или смерть! – был слышен клич в горах. Свобода или смерть! – да поможет нам Аллах!» – пел звонкий и чистый голос Хас-Магомеда Хаджимурадова. Продавец кассет стоял перед Домом мод, вернее, перед его обугленным каркасом, и во всю мощь магнитофонных колонок наполнял окрестности звучанием этой песни. Это был молодой парень городского вида, в кепочке, надвинутой на сверкающие дерзостью глаза, в джинсах и кожаной куртке. Как мне хотелось подойти к нему и пожать руку! Но я не сделал этого, а остановился у соседнего лотка с газетами, наполненными ложью о происходящем. Но и правда жила. Она звенела рядом, она пронзала не только слух, но и сердце. И как высока и чиста была эта песенная правда в сравнении с унылыми "политико-экономическими объяснениями чеченской войны", отпечатанными в лежащих на лотке газетах, которыми бесстыдные и бесполые существа пытались истолковать то, что не вмещалось в их убогое сознание, как в затхлый крысиный погреб не может вместиться огромное светлое небо. |
24.01.2020, 17:10 | #116 |
бакъйолу аккази)
|
Из публикаций Х.Бакаева
«Едва ли в мире есть другая страна, подобная Чечне, где с любого возвышения можно, в ясную погоду, простым глазом окинуть столько орошенных кровью окрестностей, – окрестностей, где каждый куст, каждая рытвина были свидетелями последнего вздоха умиравшего; где каждая поляна, каждый брод через речку, каждый вход в ущелье видели, в продолжении многих лет, раз за разом, сотни и тысячи смертей, паривших над долинами Сунжи и Аргуна… За Воздвиженским, в 5-ти верстах далее, течет в Сунжу речка Гойта, а сколько на берегах ее было перестрелок! – им нет счету… Ни разу здесь горцы не пропускали наших колонн, не угостив непрошенных гостей меткими пулями. За Гойтой, в 10-ти верстах, течет также в Сунжу речка Мартанга: на ней в 1848 г. полками 20-й дивизии под ядрами неприятеля, стрелявшего с окрестных лесистых высот, было построено Урус-Мартангское укрепление, после покорения Кавказа упраздненное. На его месте теперь самый большой в Чечне аул Урус-Мартан, имеющий больше 1.500 дворов. Отсюда близко впадает в Мартангу маленькая Рошня, видевшая на берегах своих, в 1852 г., смерть наказного атамана кавказского линейного казачьего войска генерал-майора Крюковского, пылко занесшегося вперед с кавалерией, в деле под начальством князя Барятинского, будущего фельдмаршала. Оттуда же, в верстах в 20-ти, такая же маленькая Гехинка бежит в Сунжу: она дает название Гехинской поляне. Обширная поляна, окаймленная побегами молодого леса, – потомка некогда древнего, вырубленного все также солдатами 20-й дивизии леса, – славна не одним боем. Здесь в 1850 г. драгоценная жизнь покойного Государя Императора (Александра II. – Ред.) впервые подверглась опасности: здесь Его Величество, бывший тогда Наследником престола, следуя из укрепления Воздвиженское с кюринцами и казаками, во главе кавалерии стремительно атаковал опушку леса, из которой, стреляя, показался неприятель. На этой же самой поляне в 1851 г. умер смертью храбрых наш бессребреник – Слепцов, пораженный в грудь выстрелом с дерева, когда тенгинцы и навагинцы шли на завалы. За Гехинкой, верстах в 5-ти, по красноглинистому глубокому руслу течет в Ассу, пересыхая в засуху, памятный нам Валерик. Недаром он по-чеченски значит речка смерти; недаром он увековечен глубоко-прочувственным стихотворением Лермонтова, видевшего здесь в 1840 г. упорный рукопашный бой с 9-ю тысячами чеченцев, засевших в русле с клятвой не пропустить русских полков; в числе их были Кюринский и Кабардинский. На склоне лесистого хребта, в верховьях Валерика, был большой аул Шалажи, населенный храбрейшими наездниками в Малой Чечне. Только им – была молва – в уважение их дикой храбрости бывший имам (Шамиль. – Ред.), несмотря на строгость шариата, позволил курение табаку. Не раз подходили к их аулу наши отряды, но без успеха и с чувствительным уроном, и только весной 1851 г. Слепцов добрался и до него, для чего была прорублена в лесу на несколько верст дорога. Но чеченцы, устроив впереди аула крепкие завалы, решились в них защищаться. Тенгинцы взяли несколько завалов, но сами должны были в них засесть, когда подкрепленный неприятель повел жаркую контратаку. Вот начальник одной части, отстреливающейся в завале, посылает просить секурса (подкреплений. – Ред.). Начальник пехоты подполковник Кушелев, наблюдавший под деревом, на некотором расстоянии, за ходом дела, выслушав посланного, сказал, обращаясь к своему адъютанту: “Что я могу послать, когда мы с вами одни остались в резерве? Иду в секурс сам”. С этими словами бесстрашный Кушелев спокойно отправился к угрожаемому пункту, отделенному небольшой поляной. Но секурс не дошел: пораженный из опушки леса залпом из нескольких винтовок, он упал, – но умер спустя неделю, на руках Слепцова, любившего его как брата за неустрашимость и благородство души. От этих облитых кровью окрестностей перенесемся на левый берег Сунжи, на Грозненскую почтовую дорогу, к курганам “Трех братьев”, от которых веет старинной чеченской легендой, – перенесемся мимо сохранившихся валов давно упраздненного редута, в котором во времена Ермолова погиб при ночном нападении батальон Навагинского полка. (…)Посвятив несколько беглых страниц местам в Чечне, ознаменованным подвигами славных полков, принимавших наибольшее участие в покорении самого воинственного племени Кавказа, в заключении скажу несколько слов и о покоренных. Чеченское племя принадлежит к коренным кавказским племенам и говорит языком, непонятным кумыку и дагестанцу, говорящим тюркскими наречиями. Тип этого племени равно отличим: между чеченцами много блондинов, а брюнеты не отличаются резкими чертами, какими обыкновенно отличается азиатская раса. Малорослых между ними можно встретить редко: все они, по большей части, роста выше среднего. К характерным чертам этого храброго народа следует отнести: гостеприимство, замечательную чистоту и опрятность в жилищах и солидную, без чванства, гордость». ______ Константин Павлович Белевич, полковник российской армии, участник Кавказской войны, писатель, поэт, исследователь событий Кавказской войны и биографий ее участников. «Несколько картин из Кавказской войны и нравов горцев», СПб.,1910 г. |
02.04.2020, 12:47 | #117 |
Платина
|
Тайна Жеро-Канта
http://vaydahar.com/sites/default/fi...ro_kanta_0.pdf
__________________
Желаю всем спокойствия духа и кротости сердца. |
17.05.2020, 14:57 | #118 |
бакъйолу аккази)
|
Хьасан пишет в жанре сатира)
Мафусаил По крайней мере последние лет 40 постоянно слышу рассказы о таинственном старике-профессоре армянской, русской или, чаще всего, еврейской национальности, который рассказывает попутчикам-чеченцам, едущим с ним в поездах, что знай они свою историю, то ходили бы с высоко поднятыми головами (вариант: с зажженными днем фонарями). Причем, каждый рассказчик убеждает, что с таинственным профессором общался непосредственно его троюродный брат. Впервые эти рассказы появились в 80-х годах ушедшего столетия и в них знаток чеченской истории уже изначально фигурировал как старец. Во время двух войн старик-профессор перестал ездить в поездах и впечатлять попутчиков-чеченцев намеками на их великую историю. Возможно, однако, что профессор продолжал свои бесконечные путешествия, только попутчики чеченцы ему уже не попадались в поездах. Рассказы грозили затухнуть и в народе появилось даже предположение о том, что старый профессор, наконец, скончался. Действительно, если он был стариком уже в 80-х, то ныне ему должно было быть не меньше 100 лет -- возраст, по всем расчетам, весьма преклонный. Однако недавно пришла радостная весть -- старик-профессор оказывается, жив-здоров и полон сил. Он возобновил свои поездки по дальним ж/д маршрутам, но сменил аудиторию -- теперь он рассказывает об их великом прошлом попутчикам-ингушам. Правда, в рассказ внесены некоторые корректировки. В дополнение к ходьбе с высоко поднятой головой, ингушам сообщается, что знай они свою историю, они а) перестали бы здороваться за руку с представителями других народов; б) а если все же пришлось обменяться рукопожатием с инородцем, то вытирали бы руку носовым платком. Эти две новации, видимо, внесены профессором в связи с пандемией коронавируса. Поскольку в большинстве ингушских рассказов, как прежде и в чеченских, профессор предстает лицом еврейской национальности, я вдруг вспомнил легенды о Мафусаиле, вечном еврее, который непрерывно странствует по свету, набираясь знаний и впечатлений. Правда, Остап Бендер утверждал, что Мафусаила, перешедшего из Румынии в Украину с контрабандой духов и дамских чулок, расстреляли петлюровцы, но, видимо, великий комбинатор получил неточные сведения. Мафусаил продолжает свои путешествия, радуя теперь уже не чеченцев, а ингушей намеками на их великую историю. |
17.05.2020, 15:08 | #119 | |
Миледи
|
Цитата:
__________________
Дорогу осилит идущий. |
|
17.05.2020, 20:17 | #120 |
Платина
|
__________________
Желаю всем спокойствия духа и кротости сердца. |